Мне часто приходилось брать интервью у интересных людей, тех, кто связан с Ашхабадом, моей Туркменией. Как же преминуть, решила я, возможностью, хотя бы и заочной, а лучше сказать, виртуальной, поговорить с человеком, который оставил заметный след не только в истории Закаспия и всей России, но и других стран. Это боевой офицер, теоретик, крупный военачальник, политик, путешественник, талантливый публицист, просветитель, краевед. Но добавлю еще про него, это человек, определивший во многом несчастия царствования Николая II. Вот такой разносторонний и очень сложный у меня ныне собеседник.

Остались многочисленные тома его книг, ведь всю жизнь вел он дневники. Это была не дань моде или служебная необходимость. Он записывал собственные мысли и все свои разговоры, а также услышанное о себе в лицо и … за спиной. О нем в книгах знаменитых авторов. Я использовала только реальные слова, зафиксированные в печатных текстах, высказанные Куропаткиным или его современниками, и доступные как информация в наши дни. Я просто читала эти тексты, выбирала нужное и складывала, будто пазлами, в рассказ, составляя картину живого общения, как если бы я 1920 году назад я посетила старца Куропаткина в селе Шешурино Наговской волости Холмского уезда Псковской губернии (ныне Торопецкий район Тверской области).

Я бы непременно увидела портрет молодого человека на старом комоде. И первым вопросом для завязки был бы такой:
— Алексей Николаевич, на столе, вероятно, портрет Вашего сына.
— Да, это он мой Алексей, единственный, мой сын. Юный на этом портрете. Волосы вьющиеся, как и у меня в юности. А сейчас одна плешь. Тогда он был на первом курсе химического факультета Санкт-Петербургского университета. Закончил, но расстреляли в девятнадцатом…
Мне ныне больше известно, чем собеседнику, о его сыне. Расстреляли в подвалах ЧК на Гороховой, 2, по делу «Национального центра», без суда как заложника, якобы, был в группе по изготовлению бомб для терактов против советских вождей.
— А как Вас оставили, не трогают?
— Откупился, школу построил для местных. Библиотеку… там и работаю сейчас. Этим красным, им кровь молодая понадобилась. Меня старика забыли, не трогают. Я поселился в моих любимых пенатах. Вся моя жизнь отсюда, с Шешурино. Это маменькино имение, оно мне потом в наследство осталось. Пригодилось. Семеро нас было у отставного капитана — топографа. Домашнего образования не было по скудости средств. Языками потому обучены не были. Надо было пробиваться своими силами. Зато говорить обо всем и писать я научился рано.
Восемнадцатилетним подпоручиком из Павловского училища сразу в Туркестан. В двадцать один год я уже поручик с двумя боевыми орденами. И получаю роту. Потом штабс-капитан. А ещё через год Академия Генштаба. Закончил первым по выпуску.
Алексей Николаевич подошел к окну:
— Опять зарядили дожди…
Видимо не согревал и горячий чай. Он, зябко поежившись, вновь сел за свой старый стол.
— Еще отец писал за ним. Видите, коричневая кожа стерлась. Сын маленьким любил зарисовывать эти дыры. Где твоя душа Алешка… что ты видел, что успел в этой жизни?
— Алексей Николаевич, я напомню моим читателям вехи вашего пути.
В 1866-1871, 1875-1877, 1879-1883 годы службы в Туркестане, участие в завоевании Средней Азии. 1890-1897 годы — начальник Закаспийской области. С 1 января 1898 до 1 февраля 1904 года — военный министр, 7 февраля 1904 года назначен командующим Маньчжурской армией, с 13 октября 1904 года по 3 марта 1905 года — главнокомандующий вооруженными силами на Дальнем Востоке. После поражения под Мукденом был смещен и назначен командующим 1-й Маньчжурской армией, с 1906 года — член Государственного совета.

Во время первой мировой войны в 1915 году командовали корпусом, затем 5-й армией и Северным фронтом. С июля 1916 года по февраль 1917 года — туркестанский генерал-губернатор. С мая 1917 года до конца жизни в бывшем своем имении вы селе Шешурино Торопецкого района, согласно данным, преподаете в средней школе, и в созданной Вами сельскохозяйственной школе.

— Лихо вы. Несколько строчек и вся жизнь описана…
Алексей Николаевич встал, оглядел шкафы, как будто увидел впервые:

— Куда это все денется, когда уйду вслед за сыном. Здесь записи всей полувековой службы отечеству, каждодневных дневников. Их 150. Эпоха…

Добавлю к Вашему. Как лучший выпускник он был награжден научной командировкой в Германию, Францию и Алжир. Принял участие в экспедиции французских войск в Большую Сахару. Интересовал опыт боевых действий войск в условиях пустыни. Кроме серии корреспонденций в журнал «Военный сборник» об алжирских впечатлениях, я обобщил опыт войны в Северной Африке в книге «Алжирия» для русских войск в Туркестане.

Напомню вам, читатели, о среднеазиатских походах той поры. Да, освободителя славян любили за Дунаем, но в Средней Азии помнили, как Михаил Скобелев подверг Наманган жестокой бомбардировке, попросту сжёг его. Затем с отрядом в 2800 человек двинулся на Андижан, обстрелял город из пушек, около 20 тысяч человек погибли под завалами зданий. Сжёг, убивал не братьев-славян, а каких-то непонятных азиатов. Кокандский поход закончился ликвидацией Кокандского ханства. Последний хан Коканда был выслан в Россию, а территория ханства при образовании Туркестанского генерал-губернаторства вошла в него как Ферганская область.

— Эту газету надо переложить отдельно. Я к Вашему приходу специально нашел. «Московские ведомости» за 5 сентября 1877 года как всегда поторопились, сообщили о геройской гибели в боях за освобождение Болгарии начальника штаба дивизии генерала Скобелева. Тогда под Плевною я заменил убитого командира батареи и сам был контужен взрывом зарядного ящика. Контузию долечивал в Петербурге. После лечения в сентябре 1878 года был назначен заведующим Азиатской частью Главного штаба и адьюнкт-профессором Николаевской академии Генерального штаба по кафедре военной статистики. Нашел все же время, чтобы издать вот эту работу «Ловча, Плевна и Шейново.

А Туркестан не отпускал. Летом 1879 года снова вернулся, но командиром 1-й Туркестанской стрелковой. Я с Михаилом Дмитриевичем случайно встретился еще в Коканде, в посольстве Кашгарии, там добирал сведения для моих очерков о Кашгарии. А издал их в Асхабаде. Александр Третий отобрал эту книгу для своей библиотеки. Я видел четыре мои работы в библиотеке Аничкова дворца. Молодой император тоже интересовался моими книгами. Особая милость государя была ко мне, после доклада меня приглашали завтракать. Старых министров, то есть министров отца или совсем не приглашали или приглашали весьма редко, может потому, что они держали себя как менторы. Мы, молодые, ценили милость государя. Кажется, помню, а не помню, так найду записанное. Так вот это: «Сегодня я порадовал государя, во время доклада была все время пасмурная погода и государь был хмурый. Вдруг около окна, у которого государь принимает доклады, я вижу императрицу в роскошном халате. Я и говорю государю, ваше величество, а солнышко появилось. Государь мне отвечает, где вы там видите солнце? А я говорю, обернитесь, ваше величество. Государь обернулся и видит на балконе императрицу и затем улыбнулся и повеселел».

Извините, отвлекся. А с моим незабвенным генералом после Коканда были всегда вместе. И в туркестанских походах. С ним получил опыт русско-турецкой войны. В Болгарии не отпускал от себя. Только с ним удалось пройти ад Текинской степи.

— С ним вы были и в январе 1881 года, когда после двадцатидневной осады в вырытых для безопасности траншеях русская армия пошла на штурм крепости. Солдаты саперных и пехотных частей провели протяженную минную галерею под крепостную стену. Всего было заложено больше 70 пудов пороха. Сердары решили выставить в том месте несколько сотен самых храбрых батыров, готовых для рукопашной. Но через три часа после начала битвы минеры соединили концы двух проволок. Земля дрогнула. Глухой подземный гул. Черная густая масса камней, земли и пыли высоко поднялась над стеной и с грохотом рухнула на землю. Пыль ещё не улеглась, когда колонна Куропаткина поднялась в атаку. Первыми пали те сотни храбрецов — рукопашной в начале боя, как планировали текинцы, не получилось. На обвале русские установили три горных орудия и картечницу, которыми открыли огонь внутри крепости по холму, покрытому людьми. Но текинцы быстро оправились, и встретили штурмующих залпами. Началось замешательство. Но лишь на минуту. Скобелев, зорко следивший за происходящим, тут же выслал две роты ширванцев из своего резерва. Это и решило исход битвы.

— Это кто написал?

— Писала я…

— Да, помню, командующий отдал приказ текинцев в плен не брать, а убивать «без пощады». Проезжая на коне вдоль шеренг, командующий предупредил, что отступления не будет, хотя всем было известно, что в тылу давно обустроены места на этот случай.

Несомненно, там я не могла быть, даже хотя бы по молодости лет. Однако есть записи тех, кто был там в те часы. Вот что пишет ординарец Скобелева Сергей Васильевич Верещагин. «В ходе нескольких часов кровавого сражения при штурме, только части удалось спастись бегством в пески. «Но вот наступает и ночь — первая после штурма. Надо бы хорошенько заснуть, отдохнуть. А между тем кругом и взглянуть страшно. Что ни шаг, то трупы. Отовсюду, я знаю, торчат мертвые головы, руки, ноги: мужчины, женщины, дети». Или вот свидетельство очевидца военного историка Константина Константиновича Абазы о гибели населения: «Прижатые к северной стороне, расстреливаемые с холма, видя надвигавшиеся на них все новые части, текинцы, наконец, не выдержали и обратились в бегство через широкие северные ворота… Тогда сам Скобелев, во главе двух эскадронов драгун из Полтавской губернии, провели их через крепость и пустился в погоню; рубили и гнали верст 15». Как могло быть иначе, если начальник штаба экспедиции Николай Иванович писал, что «Туркмены — это чёрное пятно на земном шаре, это стыд человечества, которое их терпит».
— Был царю представлен план генерала Тергукасова, по которому русские должны были очень осторожно и мирно подвигаться вперед и каждый шаг закреплять укреплениями и постройкою штаб-квартир. При этом занятие всего Текинского оазиса и прочное водворение в нем требовали четыре года времени и 40.000,000 рублей денег. Однако каждый месяц промедления делал текинцев все более смелыми. В феврале состоялось Высочайшее повеление о назначении начальником экспедиции командира генерал-адъютанта Скобелева и последовало утверждение оснований принятого и приведенного в исполнение плана действий, жесткого по времени и по действиям. Это непревзойденное никем скобелевское умение владеть людьми – вдохновлять их, бросать их без отказа на смерть. В ту кампанию я, будучи начальником Туркестанского отряда, правого фланга осадных войск, главной штурмовой колонны. Я действительно возглавлял отряд преследования убежавших в пустыню. Действовал вполне автономно и самостоятельно, и Скобелев доверял мне. За Геоктепе получил Георгиевский крест третьей степени и звание генерал-майора.

—Ваши отношения со Скобелевым неоднозначны.

— Трудно было с генералом, то с любовью ко мне, а то вдруг пренебрежение. Я написал и об этом в 1893 году в биографическом очерке о Михаиле Дмитриевиче Скобелеве.

— Есть положительные отзывы ваших сослуживцев, а также сестра Скобелева, княгиня Белосельская-Белозерская, рассказывала, что брат очень любил Вас. Прочитала еще, что знаменитый художник-баталист Василий Васильеви Верещагин воочию наблюдавший вашу совместную боевую работу, так отзывался: «Полковник Куропаткин, начальник штаба Скобелева, был бесспорно одним из самых лучших офицеров нашей армии… храбрый разумный и хладнокровный, он был многими чертами характера противоположен Скобелеву, который давно уже был с ним дружен, уважал и ценил его, хотя часто с ним спорил; и надобно сказать, что в спорах этих рассудительный начальник штаба оказывался по большей части правым, чем блистательный, увлекающийся генерал».

— Все было так, но однажды Скобелев высказал признание мне, своему начальнику штаба: «Советую тебе держаться всегда на вторых ролях, и будешь полезен…». Я тоже видел его грехи. Михаил Дмитриевич порой был чрезмерно жесток, часто очень легко относился к пролитию крови и своих войск и противника, завидовал чужим победам, а также был мало дисциплинированным подчиненным. Кроме того, из-за любви к острым ощущениям наш «белый генерал» нередко без всякой необходимости подвергал себя и свой штаб смертельной опасности, что иногда заканчивалось печально. В удовлетворении своих половых инстинктов Скобелев был крайне несдержан и не скрывал своих похождений от окружающих. Михаил Дмитриевич порой был чрезмерно жесток, часто очень легко относился к пролитию крови и своих войск и противника, завидовал чужим победам, а также был мало дисциплинированным подчиненным…

Я противился, несмотря на обиды Михаила Дмитриевича, переходу на «ты», старался не вмешиваться в его личные денежные дела. Я, вообще не делал из Скобелева кумира и не преклонялся перед ним, отмечал многие его недостатки, вот так записано у меня в мемуарах: «… для начальника отряда Скобелев обнаруживал недостаточно выдержки в своей личной жизни. Некоторые обеды кончались кутежами, при которых фамильярность Скобелева с подчиненными переходила должные границы. Цинизм в речах его тяжело действовал на непривычное ухо».
Я, безусловно, любил и ценил Скобелева, внимательно следил за тем, чтобы другие в моем присутствии уважительно относились к памяти «белого генерала». Вспоминаю, что в 1887 году на ежегодном обеде преподавателей и администрации Академии Генерального штаба в ответ на восторженные отзывы молодых офицеров о «белом генерале» подвыпивший начальник Академии М.И. Драгомиров позволил себе оскорбительные слова о покойном Скобелеве. Я тогда преподавал в Академии и также присутствовал на обеде, прилюдно резко одернул Драгомирова и вышел из здания.

— Вы были самым молодым военным министром России.

— Когда умер персидский шах и в 1897 году вступил на престол его сын, то его величество командировал меня приветствовать нового шаха со вступлением на престол. Оттуда я приехал прямо в Петербург и представил его величеству записку. Записка эта интересна с точки зрения исторической в том отношении, что из нее видно, что в то время было совершенно естественно, что мы рассматривали Персию как такое государство, которое находится, с одной стороны, под полным нашим покровительством, а с другой — под полным нашим влиянием. Иначе говоря, мы с Персией в то время могли делать то, что мы считали для нас полезным. Если сравнить положение Персии в то время, с теперешним ее положением, хотя, с тех пор прошло менее 15 лет, то можно поразиться той метаморфозе, которая произошла… Тогда я вышел из государева кабинета военным министром.

Мы живем уже в другой эпохе, хотя с миром Куропаткиных разделяет только 100 лет. В наш тоже век продолжаются войны, но уже есть явные силы, которые противодействуют негативному наследию прежних эпох, развивая доктрину нового мирового порядка на принципах мирного существования государств, когда понятие воин-защитник отечества меняется в пользу понятий солдат-мирозащитник. Сегодня под патриотизмом понимается не только любовь к той земле, где родился и вырос, а любовь ко всей планете, ко всем ее жителям.

— Генерал, мне важнее понять, оценить Вас не только как механизм военной машины, которую представляла и представляет Россия. Я стараюсь найти другие черты, как личности, оставившей заметный след в истории. Просматривая многочисленные справки прошлых лет, я убедилась, что Вы отличный хозяйственник.

— В 1890 году я был произведен в генерал-лейтенанты с назначением начальником Закаспийской области и командующим расположенными там войсками. Приступив к исполнению должности, развернул большую административную и хозяйственную деятельность. За восемь лет управления областью, ранее пустынной, Закаспийский край преобразился, здесь получили развитие промышленность и торговля, появились новые города и селения, созданы учебные заведения, привлечены переселенцы из разных губерний страны, с полной нагрузкой работала Закаспийская железная дорога.

— Действительно, буквально через год вашего мирного пребывания в Закаспии в Кеши была открыта первая сельскохозяйственная школа: Ашхабадская школа садоводства и шелководства, которой в 1899 году повелением Николая Второго присвоено Ваше имя. Это первое научное и специальное учебное заведение в Закаспии по подготовке сельхозкадров и проведению научных исследований. При ашхабадской школе-питомнике еще тогда была создана шелководческая станция, получали высокого качества грену и бесплатно раздавали частным хозяйствам. Ашхабад. Из справки. В 1892 году было также проведено образцовое лесонасаждение из 20,5 тысяч деревьев, высадили 200 тутовников, разбили виноградник из 1000 чубуков. Спросят меня читатели, а где все эти удивительные плантации? Не смогли сохранить, Значит, не было после Вас лучшего хозяйственника.

Можно только уточнить, где они находились? В советское время на их территории были открыты сельхозтехникум — техникум механизации, сельхозинститут, теперь Туркменский сельскохозяйственный университет имени Ниязова, а также было организовано научное учреждение – Ботанический сад АН ТССР. Кинотеатр «Космос» и мечеть Посольства ИРИ на месте парка, который раньше называли просто сад Кеши.

При Куропаткине Асхабад стал приобретать вид города, а не военного поселения. В городе, где еще многие годы утро начиналось военной побудкой, появились и мирные названия улиц: Базарная, Кирпичная, Фонтанная, Типографская, Огородный переулок, даже Пивной и Докторский, где жили семьи военных врачей. Город стал центром интеллектуальной жизни края: общественная библиотека, музей, четыре клуба с театральными сценами. На Куропаткинском проспекте керосиновые фонари заменили электрическими. На углу Мервской и Торговой открыли тогда первую в Средней Азии мраморную баню. Для азиатских гостей к началу века в городе было 40 караван-сараев. Формировалась новая культура со всеми несомненными плюсами и минусами. Но это была русская культура.

— Я так полагаю, что сделанное для мира есть ваше главное предназначение, генерал, быть хозяйственником, крупным чиновником… Вы же сами записывали, что за спиной многие говорили нелестное о вашей военной карьере, как, например, важный сановник Александр Аггеевич Абаза: «Генерал Куропаткин генерал умный, генерал храбрый, он, сделает громадную карьеру, он будет военным министром. Да что военным министром, он будет гораздо выше, нежели министр. А знаете, чем это все кончится? А кончится тем, что все в нем разочаруются, а знаете, почему все в нем разочаруются? Потому что, умный генерал, храбрый генерал, но душа у него штабного писаря».

… Финиш жизни блестящего генерала, военного министра России, командующего Маньчжурской армией… и прочее, прочее, был совсем не таким блестящим. Настало иное время. Русский писатель Владимир Набоков упоминает о встрече с А. Н. Куропаткиным в своем автобиографическом романе «Другие берега»: «… У меня, впрочем, есть в памяти и более ранняя связь с этой войной. Как-то в начале того же года, в нашем петербургском особняке, меня повели из детской вниз, в отцовский кабинет, показаться генералу Куропаткину, с которым отец был в коротких отношениях. Желая позабавить меня, коренастый гость высыпал рядом с собой на оттоманку десяток спичек и сложил их в горизонтальную черту, приговаривая: «Вот это — море в тихую погоду». Затем он быстро сдвинул углом каждую чету спичек, так чтобы горизонт превратился в ломаную линию, и сказал: «А вот это — море в бурю». Тут он смешал спички и собрался было показать другой, может быть лучший, фокус, но нам помешали. Слуга ввел адъютанта, который что-то ему доложил. Суетливо крякнув, Куропаткин, в полтора как говорится приема, встал с оттоманки, причем разбросанные на ней спички подскочили ему вслед. В этот день он был назначен Верховным Главнокомандующим Дальневосточной Армии.

Назначение Куропаткина командующим у многих вызвало скептицизм. «А кто же будет при нем Скобелевым?» — иронизировал генерал М.Драгомиров. Как отмечали его современники, Алексей Николаевич Куропаткин не обладал скромностью. Вспоминали очень неприятные факты. Отправляясь на войну с Японией, Куропаткин запросил жалование в 15 тысяч рублей ежемесячно и 100 тысяч рублей на обустройство, но Николай II значительно сократил эти цифры. В своем неприятии Куропаткина советский писатель Пикуль привел совсем удручающий факт: «… в боях под Мукденом японцы раздобыли ценный трофей – кровать, на которой спал Куропаткин. Вся она была как постель для новобрачной невесты, в кружевах и рюшечках. Кровать торжественно вывезли в Токио, там ее поместили в музей, где и показывали за деньги. Японцы дружно вставали в очередь, чтобы полюбоваться лежбищем русского полководца, который суворовский девиз «глазомер, быстрота, натиск» заменил другим: «терпение, терпение и еще раз терпение». Конечно, лежа на такой кровати можно быть терпеливым, но, сколько можно испытывать терпение других?».

Исполнение Куропаткиным должности командующего Маньчжурской армией, и главнокомандующего вооруженными силами на Дальнем Востоке не принесло ему ожидаемых лавров. Разочарованный своей деятельностью на посту военного министра и неуверенный в силе русской армии, Алексей Николаевич оказался неспособным компенсировать недостатки армии личными качествами полководца и военачальника. Был отправлен в отставку после поражения в русско-японской войне.

Владимир Набоков продолжил свой рассказ о Куропаткине. «Через пятнадцать лет маленький магический случай со спичками имел свой особый эпилог. Во время бегства отца из захваченного большевиками Петербурга на юг, где-то, снежной ночью, при переходе какого-то моста, его остановил седобородый мужик в овчинном тулупе. Старик попросил огонька, которого у отца не оказалось. Вдруг они узнали друг друга. Дело не в том, удалось ли или нет опростившемуся Куропаткину избежать советского конца (энциклопедия молчит, будто набрав крови в рот). Что любопытно тут для меня, это логическое развитие темы спичек. Те давнишние, волшебные, которые он мне показывал, давно затерялись: пропала и его армия; провалилось все; провалилось, как проваливались сквозь слюду ледка мои заводные паровозы, когда, помнится, я пробовал пускать их через замерзшие лужи в саду висбаденского отеля, зимой 1904—1905 года. Обнаружить и проследить на протяжении своей жизни развитие таких тематических узоров и есть, думается мне, главная задача мемуариста…». Вероятно, эта встреча произошла после отречения императора и отклонении принятия на себя власти Великим Князем Михаилом Александровичем, когда командующего войсками Туркестанского округа и генерал–губернатора, генерала А. Н. Куропаткина из Ташкента увезли под офицерским конвоем в Петроград.

— Забвение от волны безжалостной критики в свой адрес нашел в литературных трудах. К ранее изданным исследованиям об Алжире, Туркмении, русско-турецкой войне 1877 — 1878 годов, Ахалтекинской экспедиции я прибавил четырехтомный труд о русско-японской войне, где отчасти попытался оправдаться от выдвинутых против меня обвинений. В 1910 году вышло мое новое трехтомное сочинение «Россия для русских. Задачи русской армии», в котором осмысливал исторические пути России, прошлое и будущее ее армии. В 1913 году издал свою последнюю работу – «Русско-китайский вопрос».

… В Ашхабаде сохранился дом Куропаткина. Располагалась там писательская организация, сейчас его заняли украинские дипломаты.

— Я знаю Ваш дом в Ашхабаде. Вы прожили в нем восемь лет.

— И это вы называете домом! Может так. А может, совсем иначе ответил бы этот человек, привыкший роскоши, поражавшей сослуживцев.

— Вы владели лучшими особняками в столице. На набережной Кутузова. С Вашего балкона открывался вид на Неву в самом красивом ее месте. Насчитали несколько роскошных квартир, в которых вы жили в Петербурге. На обустройство казенной квартиры Вы истратили громадные средства, занимая два объединенных дома. Ваш преемник на посту военного министра Редигер постеснялся занять эту квартиру. До сих пор не утихает восхищение вашей дачей на Карельском перешейке, восторгаются мраморной лестницей со львами, какой не было у государя. У Вас была дача и на французской Ривьере.
А сейчас живете в этом захолустье, но Вы не сдаетесь. Продолжаете писать. Обучать детей, хотя сами почти нищенствуйте, а не покинули Россию, как многие другие, хотя были предложения от иностранных консульств спешно покинуть страну. И все-таки вы, вероятно, первый во многом, уже, если судить по тому, как смогли изменить жизнь, выдержать ее натиски, но первый… на вторых ролях.

Я не прокурор, чтобы обличать. Я простой журналист, которому, никогда не пришлось бы брать вживую подобное интервью. А этой работой я хотела только сделать экскурс в историю края, чтобы лучше понять многих людей, сопричастных нашей земле, имена которых по истечению срока покрылись фальшивой позолотой.

В Российском государственном военно-историческом архиве хранится фонд А.Н. Куропаткина, насчитывающий 800 000 листов.

Ильга Мехти

109 +